Глава 46

Экран «Педагогическая деятельность» (продолжение). Губкин навещает своих питомцев в поле. А заодно и о том, как и куда он ездил в последние двадцать лет.

Покидая с дипломами в руках Горную академию, питомцы Губкина получали от него специальные задания.
Теперь во всех концах страны работали «свои».
В связи с этим другими по характеру стали ежегодные экспедиционные поездки Ивана Михайловича.
Теперь чуть не вся громадная страна стала единым громадным геологическим хозяйством — его хозяйством, которое он досконально знал.
Рассказывают (в это трудно поверить), что покажут ему, бывало, в шутку обломок керна; повертев в пальцах, безошибочно угадывал, откуда, с какого месторождения, какой скважины. Скорее всего это легенда.
Но характерная. Неоднократно в нашем повествовании упомянутая способность его мозга жадно и безгранично впитывать геологические впечатления особенно обострялась во время поездок. Он исписывал блокноты подробнейшими описаниями разрезов скважин, обнажений, канав, хотя мог бы попросить копии коллекторских документов; вероятно, это как-то влияло на процесс творчества. (Блокнотные записи сделаны так добросовестно и полно, что, если бы их можно было опубликовать, они послужили бы неплохим учебным материалом для студентов и начинающих геологов.)
Вот он сидит у окошка — в поезде ли, в машине. Наблюдает. Движение помогает ему соединить в картину разрозненные впечатления. В блокноте появляются записи. Складка… Известковый пласт… Подъезжая к станции такой-то, видел песчаные наносы…
Таких записей много.
Во время поездок он проверяет, как бывшие ученики выполняют его задания.
«31.7 — 1928. Поездка к М.М. Чарыгину… Заезжал на место расположения Жедихской скважины… Встреча с Чарыгиным. Ознакомился с тем, что он сделал. Поездка на буровую скважину… Встреча с Баренцевым…» (Из дневника, хранящегося в Архиве АН СССР.)
Иногда он прихватывает учеников с собой, везет на дальний участок, заставляет работать, придирчиво смотрит,
«Миша Варенцов — мой зам и пом, уже почти настоящий геолог. Великолепный наблюдатель. Фауну отроет и там, где ее десять человек не сыщут…» (Из письма Варваре Ивановне от 25.7 — 1929.)
Экспедиции с бытовой стороны мало чем отличались от дореволюционных. Ночи в палатках и под открытым небом, мучительные переходы верхом или пешком… Зной и дожди, переправы вброд, лазание по кручам…
«Июль 1927. Просыпаюсь около 6 утра. …К буровым отправляюсь или на машине, или на извозчике… Возвращаюсь домой поздно вечером усталый, запыленный и голодный… Я измучен этим образом жизни, постоянной работой без отдыха… Душно и жарко до кошмара…» (Из Керчи — В.И. Губкиной.)
«22 августа 1928 г. Исследовал Терский хребет… Ехали верхом… Раз тридцать переезжали вброд речку… Спускались на крупах, как на салазках. Я боялся, что ветка заденет за очки, и тогда пропадай моя головушка». (Из письма В.И. Губкиной.)
Эти головоломные кульбиты совершает пятидесятишестилетний ученый с мировым именем!
«25 июня 1928 года. Ночевка без воды и хлеба в пустынной местности. Вода из радиатора».
Ни именем своим, ни возрастом, ни ученым званием Иван Михайлович не пытался огородиться от невзгод, выпадавших в те годы на долю «командированного». О том, что подчас это могло приводить к ситуациям трагикомического характера, свидетельствует запись в дневнике.
«1929. 27/VI — четверг.
…В Славянске с нами произошел неприятный инцидент. Мы остановились около столовой на набережной. Шофер, желая избавиться от мальчишек, поставил машину на панель поближе к дверям столовой, чтобы можно было лучше за нею смотреть во время обеда.
Пришел милицейский чин, потребовал увода машины в другое место, что шофер беспрекословно сделал. Однако это не удовлетворило грозного чина. Он потребовал, чтобы мы пошли в милицию. Так как я стремился защитить и хоть немного оправдать шофера, то из свидетеля попал в обвиняемые. Милиция составила на меня, несмотря на все мои протесты, протокол. Не на шофера, который поставил машину, а на меня, на пассажира. Никакие резоны не были приняты во внимание. Милицейские были пьяны. Продержали в милиции нас около часу. Благодаря чему мы на Тамань не доехали, а принуждены были остановиться на ночлег в… (название пункта неразборчиво. — Я. К.)».
Академик в милиции! Зная аккуратность Ивана Михайловича в обращении с документами, можно не сомневаться, что синяя книжица действительного члена АН СССР, выданная 5 декабря 1928 года, была при нем. Стоило показать ее, и не в меру ретивые «чины» мигом бы угомонились! Но по рассеянности или из принципа Иван Михайлович не сделал этого.
Злоключения в день 27 июня 1929 года на этом не кончились! Добравшись до пункта с неразобранным названием, усталые и огорченные путники пожелали, естественно, получить в гостинице номер. Свободные есть номера, ответила им регистраторша, однако выписать талон нельзя без разрешения заведующего. Так уж у них принято. Таково распоряжение начальства. И еще больше огорченные и вконец уже измотанные путники сели в машину и отправились по неосвещенным улицам искать заведующего гостиницей! И нашли-таки. Посадили в машину, привезли в гостиницу и, наконец, получили талоны.
После этого они вспомнили, что в Славянске из-за ретивых «чинов» им гак и не удалось пообедать. Хорошо бы хоть поужинать! Пошли в столовую. Губкин записывает: «В кооперативной столовой зеленый ужас… Бегает одна барышня. Посетителей уйма. Все стучат, кричат… Барышня злится».
И в заключение — в номере, куда добрался уже полуживой, к тому же страдая изжогой и жаждой от столовских макарон, едва улегся — на него набросились клопы!
Так путешествовал всемирно знаменитый ученый!
И ничто — ни усталость, ни дорожные невзгоды, ни болезни не мешали ему наблюдать, сопоставлять, производить свою громадную внутреннюю работу — и не одну внутреннюю: а частые совещания с местными буровиками и геологами? А составление заданий и планов целым экспедициям?
Он любил, когда в маршрутах его сопровождали местные ученые. Иногда сопровождали и ученые из столицы. Так, в изучении Ярыма помогал Архангельский, и Иван Михайлович не без юмора сообщал Варваре Ивановне, что тот «моря боится и не переносит». Геологам понятно, в чем тут соль, а негеологам открою: Андрей Дмитриевич — автор блестящей монографии о Черном море, переведенной на европейские языки.
Программа летнего полевого сезона всегда бывала очень напряженной. Попав в район, Иван Михайлович стремился посмотреть все скважины и все разведочные площади.
На летний сезон 1934 года, к примеру, Иван Михайлович запланировал маршруты по трем крупнейшим регионам. Начал сезон поэтому необычно рано: 15 марта уже был на Апшероне. В апреле пересек на небольшой шхуне Каспийское море и высадился в Красноводске. Челекен. Небит-Даг. Ашхабад. Поездки в нефтеперспективные участки пустыни Каракумы. Оттуда перебрался в Ферганскую долину.
(Несколько раз Иван Михайлович посещал среднеазиатские разведки. Маршруты в 1934 году были самыми плодотворными. Среди узбекских нефтяников царил тогда сильный разнобой во взглядах. Сторонники Калицкого уверяли, что проходка по вертикали не имеет смысла, что перспективна лишь горизонтальная разведка. Губкин наметил несколько объектов обследования. Везде были получены фонтаны нефти. Невероятно, как говорится, но факт; он обосновал и предсказал богатство территории, куда входит крупнейшее газовое месторождение Газли. О.А. Рыжков и Ю.Н. Зуев посвятили специальную статью роли Губкина в развитии нефтяной геологии Узбекистана. Они пишут: «Давая высокую оценку перспективам нефтеносности и рекомендуя под разведку территорию, куда входят Газлинское месторождение, месторождения Каганской группы и другие, И.М. Губкин проявил гениальные способности в раскрытии тайников земной коры. Он высоко оценивал перспективы нефтеносности Сурхан-Дарьинской и Кашка-Дарьинской впадин, юго-западного погружения Гиссара». Указанные последние три района начали толком разведываться лишь недавно; и разведка опять же подтвердила губкинские высокие оценки.)
Судя по письмам, адресованным Варваре Ивановне, Иван Михайлович вскоре после возвращения из Средней Азии уехал в Курск.
Оттуда путь его лежал в Стерлитамак.
Вместе с Блохиным он объездил разведки Второго Баку.
Итак, три крупнейших и чрезвычайно в геологическом отношении запутанных региона успел за один полевой сезон осмотреть Иван Михайлович. И программа 1934 года не исключение: также насыщены и напряжены все путешествия. Тысячи километров, изучение сотен геологических пунктов и скважин, встречи с десятками людей, производственные совещания в трестах и экспедициях, рекомендации, споры, просьбы… «Ускорить: столбы, арматура. По линии геологической — поляризационные микроскопы, лупы — нехватка этих предметов. Строительство пристани против Пирсагата…» — запись 23 марта 1934 года; сделана во время совещания в Азнефти. Подобных — бесчисленное множество в его путевых дневниках.
Нужно сказать в этой главе о заграничных поездках.
О первой читатель не забыл: Америка, 1917.
Вторая: 1928 год, Лондон, Международная топливная конференция.
Третья: 1933, Вашингтон, XVI геологический конгресс.
Четвертая: 1936, Женева, Конгресс защитников мира.
Губкин первый советский ученый, которому советская наука предоставила право произнести слово в защиту мира.
На геологическом же конгрессе Губкин возглавлял советскую делегацию. Он представил доклад «Тектоника юго-восточной части Кавказа в связи с нефтеносностью».
«Доклад произвел сильное впечатление. Меня проводили шумными аплодисментами. После доклада на другой день меня многие поздравляли», — гордо сообщает он жене.
Он вез с собою приглашение от Советского правительства: следующий Международный геологический конгресс, намеченный быть в 1937 году, провести в Москве.
«В этот день от имени Советского правительства огласил приглашение следующий конгресс организовать у нас. Мое заявление принято многими членами аплодисментами, но мы встретили неожиданную оппозицию со стороны английской делегации. За кулисами конгресса ведется какая-то интрига против нас».
Доклад Ивана Михайловича был издан в Москве отдельной книгой и сразу переведен на английский язык.