Глава 40

Экран «КМА». «Догубкинский» период разведки. Пробирер Дунилов. Профессор Лейст и его рукопись. Героическая экспедиция Юркевича.

Уже из описания первой поездки Ивана Михайловича в Баку должно быть заметно, с какой охотой отдавал он свой труд, себя коллективному, артельному, общинному делу, каковым, в сущности, и было восстановление азербайджанской промышленности, выволакивание ее из тенет разрухи. Все бы должно в таком деле делиться поровну — и тычки и пряники, но — такова благодарная человеческая память! — в воспоминаниях того же Абрамовича, того же Кремса или академика Якубова (все они тогда только начинали свою карьеру!) имя Ивана Михайловича повторяется через строчку, так что поверхностному взгляду вполне может привидеться, что он-то один на себе и выволок! Правда, могут возразить, дескать, большая часть таких воспоминаний заранее затевалась для специальных сборников, посвященных памяти Губкина, и тут уж неприлично бы даже обойтись без фимиама. Но вот лежит передо мной юбилейный номер журнала «Геология нефти и газа» с оттиснутой на обложке цифрой «100» (сто лет нефтяной и газовой промышленности). Сколько-то имен за сто лет в русском нефтяном деле сверкало, ан и здесь фамилия нашего героя мелькает чуть не в каждом абзаце.
В последние месяцы своей жизни Иван Михайлович торопливо создавал сводную работу «Урало-Волжская, или Восточная, нефтеносная область», обещавшую стать лучшим его произведением. Рукопись осталась незаконченной; половина ее отдана историческому очерку — разбору исследований и теорий предшественников. Кто знает, сократи Губкин историческую часть (по традиции считающуюся малозначащей в научном сочинении) — у него, возможно, высвободилось бы время для одной-двух глав, уже созревших в уме его, но так и не успевших лечь на бумагу.
Негоже и нам выставлять Губкина на пустом месте, как невольно получается у иных биографов. Еще при жизни имя Губкина стало легендарным; после смерти оно стало легендой, а подретушированная фотография скуластого человека в очках приобрела иконописные черты и, вставленная в рамочку, торжественно и сурово покачивалась впереди молебных шествий. Надо осторожно ваточной, смоченной в спирте, смывать ретушь.
Губкин не в одиночестве раскрыл тайну Курской магнитной аномалии; он даже не первый возглавил комиссию по изучению аномалии — он подхватил ее в какой-то критический момент ее существования и со свойственными ему размахом и энергией вдохнул жизнь и веру в ее работу и защищал ее в боях с власть имущими скептиками.
«Доносят Бела города купцы Иван Авдеев сын Гинкин, Дндрей Данилов сын Попов, Андрей Степанов сын Юдин, да Федор Меркулов сын Болотов, а о чем тому следуют пункты…» — так начиналась бумага, поданная в Петербургскую берг-коллегию 9 сентября 1742 года. Пунктов следовало всего два, зато к ним купцы приложили «руду, которой взяли фунтов с пять, и вышеописанные нами руды объявляем при сем доношении».
Пробирер Александр Дунилов «оные руды пробовал» и рапортовал, что «явилось свинцу ис центнеру пятнадцать фунтов». Свинцу! Невежественные куряне полагали, что обысканная ими руда железная? Обознались! Самый ранний из найденных архивных документов повествует о том, как отвергнута была попытка явить свету курское железо. И с этого, пристегиваясь звено к звену, пошла виться цепочка злоключений: стычек, злобных или беззубых меж верующими и неверующими в курский клад. Дееписание любого открытия полно драматизма, который складывается из человеческих судеб и, из надорванных человеческих сил. Разве все это охватить? Если нужно изложить поелику возможно короче «предгубкинскую» историю КМА, то это должен быть рассказ о голубоглазом профессоре с окладистой бородой, про которую говорили — «как у Стасова».
Рассказ о том, как магистр физической географии, знаток земного магнетизма фанатически увлекся тайной верчения компасной стрелки близ сел Кочетковка, Непхаево, Щигры, Новый Оскол. «На всем белом свете нет ничего подобного; ученые приезжали сюда, как в Кунсткамеру: здесь магнитная стрелка не показывает на север и юг, как бы следовало, а на восток и запад». Как поверил (не имея никаких данных!) в железорудную природу необъяснимого явления, зажег речами своими тугодумную Курскую управу, добился бурения. Потерпел крах (скважина не дошла каких-нибудь ста метров до рудного тела, но кто ж тогда мог об этом знать!), наслушался истерических попреков от помещиков (а некоторые из них начали уже спекулировать своими землями) и высокомерных — от Геологического комитета. Геолком прежде всего блюл принципы чистой науки (против которых, как мы уже знаем, ополчился потом Губкин — сначала довольно мягко, позже яростно и, увы, не всегда справедливо). Популярнейший профессор И.В. Мушкетов предупреждал, чтобы чисто научную проблему не связывали с надеждой «на открытие несметных богатств». Заниматься изучением Курской аномалии, бесспорно, надо, но как чисто научной проблемой! Известные сотрудники Геолкома С.Н. Никитин и Ф.Н. Чернышев в печатных отзывах пытались обосновать гипотезы нерудного происхождения аномалии. В запальчивую минуту магистр произнес фразу о «казенной науке», противостоящей «университетской», — этого ему простить не могли…
Рассказ о профессоре Э.Е. Лейсте. Он не сдался. Он не поколебался в вере. В России занятие наукой, равно как и литературой, требовало мужества, душевной чистоты, смелости. Каждое лето Эрнест Егорович, отладив старенький магнитометр, уезжал в Курскую губернию. Он не просил вознаграждения, «…работал от восхода до захода солнца, имея для отдыха несколько часов короткой летней ночи. О правильном питании нечего было и думать… приходилось питаться сухарями, бисквитами и консервами, взятыми из Москвы. После усиленной работы на солнце в течение дней десяти чувствовалась уже некоторая усталость, в особенности от высокой-температуры и пыли, которая проникала в одежду и садилась на инструментах; являлись недостатки и от неправильного питания и плохой воды. Невольно вспоминалось, что дальневосточные экспедиции оборудованы, несомненно, лучше и терпят, пожалуй, меньше неудобств, чем я при своих поездках по одной из центральных губерний Европейской России; невольно являлась мысль, что многие из моих товарищей профессоров отдыхают не в таких условиях, а где-нибудь в европейском курорте, и, вероятно, тратят меньше средств, чем я на научную, но утомительную работу».
Неоднократно Лейста арестовывали сотские прямо в поле, как подозрительную личность «до выяснения рода занятий». Он устал; ему невмочь было таскать на себе тяжелые инструменты. С 1909 года его в курских уездах уже не видели.
Однако накопился громадный материал (200 тысяч показателей, для чего пришлось выполнить 4121 наблюдение). Над его анализом Лейст работал несколько лет; он привлек все известные сведения о магнитных аномалиях других стран. Наконец, создана рукопись «Курская магнитная аномалия». Возиться с изданием ее у Эрнеста Егоровича уже нет сил; он передает ее академику П.П. Лазареву. Летом 1918 года больной уехал лечиться в Германию на курорт Наугейм-Бад. Он всегда так мечтал провести летние месяцы на курорте… Проклятое правило! У подлинного труженика на лечения и развлечения, которые он заслужил больше, чем кто-нибудь другой, время выпадает тогда, когда уж этого времени остается в самый обрез. В августе профессор умер.
Однако год-то шел — восемнадцатый. Лазарев, знавший Л.Б. Красина (он тогда был председателем Чрезвычайной комиссии по снабжению Красной Армии), при встрече поведал ему о рукописи, о старике Лейсте и о курской загадке. Красин, имевший инженерное образование, тотчас смекнул, какое значение приобрело бы железорудное месторождение в центре молодой республики для налаживания и развития ее тяжелой промышленности. Последовала серия совещаний с учеными. Профессор А.Д. Архангельский подчеркнул, что гарантировать открытие нельзя, но Красина не смутил.
Делу был сразу придан государственный размах; Лейст не мог этого добиться в течение двадцати лет. Красин спросил, можно ли восстановить утраченные лейстовские материалы и сколько на это нужно денег (к несчастью, Эрнест Егорович, оставив рукопись, так сказать, квинтэссенцию своих наблюдений, захватил с собой все карты и вычисления. После его смерти они попали в руки И. Штейна, кажется, родственника профессора; «некоего Штейна» — иначе его Губкин не называл; в 1920 году «некий Штейн» был командирован германским правительством в Советскую Россию, чтобы добиться концессии на разведку КМА. На руках его были характеристики, данные крупнейшими германскими специалистами лейстовским материалам. «Не хотите ли выкупить их у меня?» — спросил Штейн. И предложил цену: пять миллионов. Он приходил к Губкину на прием чуть не каждый день).
Лазарев подсчитал: для того чтобы снарядить и отправить на разведку отряд, нужно иметь триста тысяч рублей. За одно лето отряд, конечно, всю лейстовскую работу не воспроизведет, но все же появится возможность наметить места дли разбуривания. Только скважина в состоянии дать ответ на великую загадку. Красин деньги достал. Была создана специальная комиссия, а академику Лазареву поручено составить план полевых работ на лето 1919 года.
10 февраля 1919 года на заседании Совета Рабоче-Крестьянской Обороны, проходившем под председательством В.И. Ленина, Красин доложил о создании комиссии, о существе проблемы и о предполагаемых запасах, оцениваемых приблизительно в миллиард пудов руды. С этого времени проблема КМА находится под неусыпным вниманием правительства.
Через шестнадцать дней в Курск выехал горный инженер Н.П. Блюменталь, провел в губсовнархозе совещание, в котором «нацелил» местные власти «на поставленную задачу». Гидрограф Е.Л. Бялокоз председательствовал на совещании 15 мая 1919 года: был рассмотрен порядок проведения измерений на местности. Академик А.Н. Крылов предложил пользоваться дефлекторами де Колонга, они дадут необходимую точность измерений. Наконец наступили теплые дни…
17 июня 1919 года отряд из девяти человек под предводительством К.С. Юркевича выехал из Москвы в товарном вагоне, выделенном по распоряжению Красина.
Еще одна ненаписанная страница истории первых советских геологических походов!
Отряд выехал 17 июня, а 3 июля генерал Деникин отдал приказ о массированном наступлении на Москву; кавказская, донская и «добровольческая» армии опрокинули позиции красных полков. В начале августа в Тимском уезде, где проводил наблюдения Юркевич, становится слышна канонада — отряд продолжает работать. В середине августа район остался без власти, он накануне оккупации. Отряд не прерывает работу… 5 сентября белые у стен Курска…
Выписка из дневника Юркевича (Иван Михайлович, несомненно, читал его в подлиннике, когда знакомился с материалами по КМА) покажет читателю, с каким спокойным и, хочется сказать, неосознаваемым мужеством велись работы.
«20 июня. В час ночи мы прибыли в гор. Орел, там я узнал от дежурного по станции, что, вагон дальше не может быть отправлен ввиду того, что Харьков занят, станция Курск забита вагонами и не принимает из Орла даже воинских эшелонов… Тогда я отправился к ж.-д. комиссару и после в Коллегию, где мне было предложено переговорить по Юзу с Московским Ком. путей сообщения, откуда я получил разрешение следовать дальше.
21 июня. В 7 ч. утра отправились в Курск, а 22-го в 4 час. утра прибыли в Щигры. С 22 по 25 оставались в вагоне…
28 июня. Руководитель работ Заборовский приступил к серии наблюдений с компасом и магнит, теодолитом. Наблюдатели сличали котелки(так в просторечии называли магнитометры). Я с топографом поехал в поле выбирать направление магистрали, поставили веху № 1, приступили к разбивке створов. Топографы вычислили рамки планшета, нанесли тригонометрические пункты.
29 июня. В воскресенье я просил председателя деревенского Исполкома собрать сход, для того чтобы на общем собрании мне можно было лично информировать всех граждан дер. Овсянниково о цели прибытия нашего отряда и тем самым положить конец всем вздорным и ложным слухам, которые начали распространяться малосознательными элементами о нашем отряде. Между прочим, из многих источников мне начали передавать о том, что якобы наш отряд прибыл в Овсянниково для восстановления власти помещиков, что у нас имеется очень много тяжелых ящиков и в них спрятаны пулеметы, что в поле мы ставили вехи, а после туда прилетят германские шары и откроют стрельбу по деревне. На состоявшемся вечером собрании всем этим слухам был положен конец…
30 июня. Астроном Беляев и Жонглович определили астр. пункт… Не имея надежды нанять рабочих… мы на первое время решили обойтись двумя рабочими, приехавшими с нами из Петрограда, но при этом нам самим приходилось переносить мензулы и котелки с точки на точку. Таким образом, мы проработали до 5-го июля.
6 июля. Результаты рекогносцировки дали вполне ясную и определенную картину крупной аномалии в районе расположения деревень Лозовки — Соколья Плота…
12 июля. Я уехал в Москву и возвратился в Овсянниково… по приезде мне доложил мой заместитель, что им не удалось определить ни одной точки, так как шли ежедневно дожди с очень сильными грозами. Также мне было доложено, что наблюдатель Мусятович 13 июля заболел тифом и что всем были сделаны прививки.
26 июля. Я поехал в Тимский военком хлопотать об освобождении мобилизованных граждан дер. Овсянниково В количестве 15 человек от призыва.
12 августа. Дождь, ветер, магнитная буря.
16, 17, 18, 19 августа. Приготовление к эвакуации. Вся местность была без власти, все учреждения Тима были эвакуированы в Корандаково, Белое и Мармыжи.
20 августа. Послал на рекогносцировку к Тиму Крушинина и Жонгловича. Остальные работали на галсы…
30 августа. Подошли с работой к Лоз. Хуторам. Начал копать яму по указаниям крестьян.
31 августа. Выкопали яму в 5 аршин, достали руду. Вечером приехал отряд забирать лошадей.
1 сентября. Поехал хлопотать об освобождении лошадей. Построил сигнал в 5 саж. Начали копать — пробивать пробником дыру.
2-го. Работали. Пробили 1 арш.
3-го. Дождь. Пробили 16 арш.
5, 6 и 7. Подготовка к отъезду и эвакуации».
Иван Михайлович в это время был в своей поволжской экспедиции; в конце сентября он в Москве, и 29 сентября его фамилия впервые появляется в протоколах «заседания по исследованию Курской магнитной аномалии». Как видно из этого документа, он не сидел безучастно на заседании (официально он представлял Горный совет ВСНХ): «И.М. Губкин. В Горный совет явился представитель инженера Штейна, просил выдать концессию на разведки в Курской губернии. Горный совет, не имея ничего против, хотел дать условия, выгодные для государства; что касается изучения области аномалии, то желательно, независимо от практических результатов, продолжать работу по съемке». В Губкине говорит геолог, съемщик, знающий цену настоящей карте. В 1934 году он произнес прекрасные слова; кажется, никто возвышенней не выражался о геологической карте: «Только данные детальной геологической съемки, подкрепленные геофизическими методами съемки, дадут нам руководящие нити, дадут тот клубок Ариадны, который выведет из геологического лабиринта, только при таких условиях мы будем не авгурами, не прорицателями, а настоящими геологами».
Слова эти были сказаны по другому поводу и относительно другого объекта, на который мы сейчас и переключим наше внимание.