Глава 23

Поезд мчится. Черный город и темные пятна в истории. Аробщики. Капиталисты. Таблицы. Нобели. «Нефтепровод — это бедствие». Абиогенная теория Д.И. Менделеева. Русские смазочные масла. Губкин о положении геолога.

Нетерпение превозмогает грусть разлуки, и у легконогой молодости некрепки прощальные объятия. Нет, не прав был Иван Михайлович, истолковав (в автобиографических заметках) сожаление родителей тем только, что он-де из Питера помогать не сможет. В одном ли меркантильном интересе причина? Наверняка ведь сам-то спал не шелохнувшись последнюю ночку (хотя, между прочим, число накрепко запомнил, на всю жизнь: шестое августа), но уснула ли мать, прилегла ли бабушка? В сотый раз, поди, перебирали вещички, штопаные носки, рубашку, платочки, укладывали в котомку, которую, сев в вагон, беспечно закинет он на верхнюю полку, а сам развалится — руки за голову, глаза к окошку, где шмыгают разорванные клочья пара и царапает стекло угольная пыльца.

Дорога выключает пассажира из цепи жизненных событий, из «чистого времени» жизни, как в современном хоккее судья останавливает секундомер, когда шайба выскакивает из игры.

Дорога — ожидание, нега, грезы, в дороге грусть побеждает нетерпение. О чем думает молчаливый пассажир с котомкой? Легче сообразить, о чем он н е думает. Он не думает, он не знает, он и подозревать не может, что поезд мчит его на встречу с нефтью! Там, в Петербурге, она, наконец, состоится, эта столь долго откладываемая обстоятельствами личного и социального свойства встреча. Но пока стучат колеса, пока остановлена игра, шайба еще не вброшена и борьба не возобновилась — разве не любопытно взглянуть, как готовится к встрече другая сторона?

Другая сторона в последние годы вдруг стала остро занимать множество огромное разных людей. Торговцев, ученых, извозчиков, механиков, богачей, бродяг, журналистов и всякого пошиба ловкачей… В журнале «Образование», 1901, № 5–6, в котором появился губкинский злой и обстоятельный разбор школьной реформы, герой наш прочел (читатель об этом вспомнил?) заметку, подписанную псевдонимом Зэт, присланную из некоего расположенного на Апшеронском полуострове Черного города. Зная неутомимую и педантичную любознательность нашего героя, можно не сомневаться, что он тут же развернул всегда при нем бывшую карту Российской империи и осмотрел очертания крохотного полуострова: в длину семьдесят пять верст, в ширину сорок. Из приложенной к карте шкалы условных обозначений (так называемой легенды) нетрудно ему было вывести, что почва Апшеронского полуострова камениста, лесов нет, протекает всего одна речка — Суганты.

Черный город был еще молод. Его возникновение связано со вспыхнувшей в одно несчастное лето поголовно у всех бакинцев страстью гнать керосин. Во дворах устанавливались кубы наподобие тех, какие придумали братья Дубинины, разводился огонь, и денно и нощно на мостовые и на крыши города сыпались липкие хлопья сажи. В конце концов задыхающиеся и разгневанные власти запретили «варить» нефть ближе, чем в двух километрах от города. На таком расстоянии и возник поселок, названный по цвету облака, постоянно его окутывавшего.

Конечно, увлечение бакинцев имело свою экономическую причину, объяснять которую, вероятно, нет надобности; из главы 13 читателю известно о возникшем в последней четверги девятнадцатого столетия спросе на нефтепродукты. Цена за пуд составляла семь копеек, но пуды были даровые. Полуостров щетинился деревянными буровыми вышками. (Против них когда-то опрометчиво высказался академик Абих: «Буровая скважина… будет засоряться и сжиматься по мере углубления. Употребив даже… предохранительные трубы, цель точно так же достигнется несовершенным образом…» Почему? Абих решительно ошибался, однако его мнение некоторое время довлело над промышленниками. Первая скважина была пробурена на Апшероне в 1869 году; она стала извергать с газом воду, камни, песок и нефть; мастер испугался и велел забросать ее булыжниками. Вторая скважина зафонтанировала; это приписали действию нечистой силы. Прискакал уездный начальник, распорядился поставить крест и произвести расследование. Потом дело пошло. В 1895 году скважинами было добыто 400,9 миллиона пудов.)

Россия долго задавала тон в мировой добыче. Таких темпов не знала даже Америка. Профессор К.А. Пажитнов в своих «Очерках по истории бакинской нефтедобывающей промышленности» приводит интересные сравнительные цифры; «Если в 1873 году добыча нефти составляла 3,9 млн. пудов, то через десять лет она выросла до 49,9 млн. пуд., т. е. в 12,8 раза. Между тем в США в 1860 году, к которому и относится начало крупной нефтяной промышленности, добыто было 3,8 млн. пудов, т. е. почти столько же, сколько в Баку, а через десять лет — 32,0 млн. пуд., т. е. лишь в 8,5 раза больше. Через двадцать лет, в 1892 году, добыча нефти в Бакинском районе поднялась до 296 млн. пудов, т. е. в 76 раз против исходного момента, а в США добыча нефти за равный промежуток времени увеличилась до 151,3 млн. пуд., т. е. только в 40 раз. Наконец, в 1902 году нефтедобыча Бакинского района составляла 637 млн. пуд., а в США соответственно (т. е. в 1889 году) — 267,2 млн. пуд., что дает увеличение в первом случае приблизительно в 160 раз, а во втором лишь в 70 раз».

Конечно, такое количество горючего нельзя было переработать в допотопных кубах. Экспансивных бакинцев скоро прибрали к рукам капиталисты. Миллионеры Мирзоев, Кокорев, Лианозов, Рагозин, Нобель нанимают разорившихся дехкан из Южного Азербайджана, согласных на любую оплату, строят заводы, прокладывают нефтепроводы. Нефтепроводы лишают куска хлеба аробщиков, владельцев телег. Раньше они перевозили нефть от буровых к заводам и пристаням. Аробщиков тысячи. По ночам они подкрадываются к трассе и ломиками дырявят трубы; нефть вытекает…

Средний возраст рабочих и служащих, обследованных летом 1899 года, равнялся 26,7; рабочих старше сорока почти не было. По этому поводу журнал «Нефтяное дело», 1900, № 5 писал: «…к сорока годам он (рабочий. — Я. К.) превращается в большинстве случаев в инвалида, не способного от преждевременной старости и болезней к производительному труду… Особенно плохо обставлен труд тормозовых, ключников, тартальщиков и помощников буровых мастеров… У рабочих этой категории из ста человек переходят сорокалетний возраст всего только два-три человека».

Санитарный врач Л. Бертенсон посетил бакинские промыслы в конце лета 1896 года. Его отчет нелегко читать даже теперь, «…в казармах, предназначенных для спанья, приготовляется кушанье и печется хлеб… нечистоты и грязь составляют принадлежность всех казарменных помещений». Содержание воздуха ничтожно — 0,25 — 0,50 кубической сажени на человека; «приходится удивляться, как в них могут жить люди».

А люди все приезжали, влекомые слухами о легкой наживе, — из Костромы, Вятки, Нахичевани, из Персии… Национальный состав рабочих (среди них были и выходцы из западноевропейских стран) отличался редкой пестротой. Много было армян, грузин, персов, татар. Каждое землячество сколачивало свой барак. Между бараками шныряли продавцы гашиша и спиртного; драки «стенка на стенку» вспыхивали часто. Рабочий день длился двенадцать-четырнадцать часов. Читаем у профессора Пажитного: «…у тартальщиков под влиянием крайне однообразной работы, требующей сосредоточенного внимания на одном предмете в течение многих часов (не менее 12–14), появляется переутомление нервных центров и угнетение мозговой деятельности настолько сильное, что рабочие становятся апатичными, безучастными к внешнему миру, несообразительными и нередко даже близкими к состоянию идиотизма».

Не менее пестрым, чем национальный состав, был в Баку (поначалу) и набор фирменных знаков. Фирмы создавались и лопались быстро. Конкуренция была отчаянной и общему Делу, конечно, вредила. Трубопроводчики интриговали против судовладельцев, держатели «керосиновых акций» против «мазутчиков». Когда Нобели затеяли прокладку нефтепровода, в журнале «Нефтяное дело» появилась статья «Нефтепровод — это бедствие». Написали ее владельцы наливных барж братья Артемьевы. Раздоры и сговоры дельцов, всякого рода синдикатные договоры и картельные соглашения, закулисные сделки банкиров и промышленных воротил об «участиях» и финансовом контроле, подлинные источники и размеры прибылей — это всегда тайное тайных капиталистического общества. После революции остались фирменные, департаментские и министерские архивы. Мрачноватые хранилища заверений, просьб, кляуз, подсчетов… (Один пример, выбранный по методу блоковского монтажа, уже использованного в главе 13. Иван Михайлович выехал из Позднякова в Петербург — на неведомую ему встречу с нефтью! — 6 августа 1895 года. За три недели до этого дня некто Г.К. Изенбек, комиссионер по продаже керосина за границей, подал государственному контролеру Т.И. Филиппову записку, копию которой отправил министру финансов С.Ю. Витте. Притесненный в чем-то Нобилем и Ротшильдом, Изенбек решается на разоблачение их афер — и делает это со знанием дела! Витте переправил записку в департамент железных дорог, и в тот самый день, когда по железной дороге несся будущий основоположник нефтяной геологии, некая начальственная департаментская рука чертила на полях изенбековской бумаги язвительные пометы: «Они и сейчас существуют, только нет Изенбека, который хочет быть комиссионером, а не устраивать склады и прочее». «Нобель и Ротшильд вели свои переговоры с ведома м-ва финансов». «Тогда для чего синдикат?» И т. д. В правительственных кругах Изенбека не поддержали. Характерный документик, вскрывающий подноготную капиталистических отношений. Желающих ознакомиться с ним отсылаем к сборнику «Монополистический капитал в нефтяной промышленности России». Мы же воспользовались им, чтобы реконструировать «новость дня», весьма важного в жизни нашего героя и заодно проиллюстрировать остроту схваток за бакинскую нефть.)

Однако не одних же банкиров, продавцов гашиша и обездоленных крестьян привлекала бакинская нефть! Она все более притягивает к себе интерес ученых, и среди них встречаем мы личность замечательную в русской и мировой науке — Дмитрия Ивановича Менделеева. Им была создана первая рациональная схема промышленной первичной разгонки нефти на ее составные части. Особенно интересовался он бакинской нефтью. Баку посещал неоднократно в течение 1863–1886 годов.

Дмитрий Иванович был командирован в США для специального ознакомления с пенсильванскими промыслами (редчайшая эта возможность была впоследствии предоставлена Ивану Михайловичу Губкину) и внес в нефтяную экономику и производство много новаторских предложений, но мы остановимся только на его гипотезе происхождения жидкого минерала. Совершенно естественно, что, обратив мысль свою на химизм нефти и на применение нефти в народном хозяйстве, не мог же великий ученый не задуматься над тем, откуда нефть в земной коре появилась. К тому времени оформились две точки зрения на сей предмет: органическая теория, согласно которой нефть образовалась из остатков растений и животных, и неорганическая. (Собственно, две эти точки зрения в «улучшенных» вариантах остались и по сей день.)

Дмитрий Иванович поначалу прельстился построениями «органиков»; по возвращении из Америки в 1876 году он писал: «Нефть, конечно, образовалась из остатков животных и растений, прежде живших, и только сохраняется в неизменяемом виде пластами, где ее находят». В том же году (запомним это для следующей главы) Менделеев доложил (вкратце) на заседании Русского химического общества о своей минеральной (карбидной) гипотезе; вскоре он подробно обосновал ее.

Сотни раз потом эта гипотеза пересматривалась (конечно, уже другими, не Менделеевым), пересчитывалась, объявлялась архиустаревшей и, несмотря на заклятия, никак не позволяла упечь себя в забвение. Несостоятельность ее с геологической точки зрения, кажется, совершенно теперь ясна, однако построена она так изящно и она настолько проста (ее поймет и десятиклассник), что так и тянет сказать: правдива! Темнейшая загадка природы была бы решена почти сто лет назад, но нет, она до сих пор так же темна, как и прежде.

Сущность гипотезы сводится к следующему.

Общая плотность Земли на основании ряда вычислений принимается равной 5,2; плотность горных пород земной коры — значительно выше. Следовательно, нутро планеты содержит гораздо более плотные вещества, нежели ее оболочка. Правомерно предположить, что там много углеродистого железа, плотность которого около семи; кстати, это вполне согласуется с данными магнитометрии. Углеродистого железа (карбидов железа) и карбидов никеля много в метеоритах и на Солнце; если Земля — дочь Солнца (гипотеза Канта — Лапласа и позднейшие ее разработки), то она непременно богата железом. Оно же при охлаждении превращается из парообразного в жидкое состояние ранее других элементов и соединений; оно менее летуче, и его было много. Сжижение железа происходило при таких температурах, когда не могли образоваться кислородные соединения; вместе с железом в ядро Земли попадал углерод.

Нефть, по Менделееву, образовалась при соприкосновении расплавленного углеродистого железа с водой. Вода (пресная или морская) проникла вглубь так: планета наша, остывая, сжималась, и наружная ее оболочка коробилась и трескалась. Дмитрий Иванович допустил (вот, пожалуй, единственная, но не выдерживающая критики с геологической точки зрения слабость его гипотезы) громадную глубину трещин. «Эти трещины должны быть отверстыми внутрь земли».

Через трещины вода достигает накаленных масс углеродистых металлов, разлагается на водород и кислород, водород соединяется с углеродом карбидов и образует газообразную смесь углеводородов. А нефть, как известно, представляет собою смесь углеводородов. Формула реакции выглядит так: 2Fе2С + 3H2O = Fе2O3 + С2Н6.

Углеводороды, перемещаясь в верхние слои, конденсируются (ведь при образовании они были парами и испытывали большое давление со стороны водяных паров), претерпевают химические изменения сообразно встречаемым на пути условиям и превращаются в различные по составу виды нефтей.

Все:

Неправдоподобно просто; право, остается ощущение быстрого фортепьянного пассажа, взятого небрежно виртуозной рукой. Речь-то идет о сложнейшей проблеме! Фигурирующие в настоящее время гипотезы при всем соответствии требованиям современной науки лишены изящества менделеевской гипотезы; они громоздки. С химической точки зрения гипотеза Менделеева в полной мере безупречна до сих пор!

Дмитрий Иванович обрабатывал белый, зеркальный чугун соляною кислотой и получал бурую жидкость, до того по своим внешним признакам напоминавшую нефть, что буровики-практики, которым Менделеев ее показывал, «прямо говорили, что это нефть, даже старались определить по запаху и виду, из какой она местности…». Менделеев заключает: «На железо кислоты действуют, в сущности, так же, при обыкновенной температуре, как вода при накаливании; в обоих случаях водород выделяется, а железо, соединяется или с галоидом кислоты, или с кислородом воды…»

Эксперименты Менделеева были подтверждены опытами французского химика Клоэца и немецкого Гана. На некоторое время они увлекли и Губкина, однако вскоре он убедился, что увязать их с геологическими данными никак невозможно. Между ядром Земли и ее корой лежит пояс из базальтового субстрата, близкий, по выражению Ивана Михайловича, «к вискозному или пластическому состоянию, при наличии которого в субстрате не могут образоваться трещины». Это исключает проникновение воды до земного ядра; да и нефтяные пары не смогли бы подняться наверх, даже если бы они и образовались так, как это предположил Менделеев.

Дмитрий Иванович принимал живое участие в практических делах русской нефтяной промышленности; не без его влияния на заводах были созданы превосходные сорта смазочных масел, прогремевших на весь мир под названием «русских масел».

Заканчивая наш — по необходимости краткий — обзор того, что происходило на другой стороне, торопящейся на встречу, которая состоится в Петербурге в недалеком будущем, можно заключить, что нефтяное дело в России развивалось — правда, не без скрипа и периодических упадков — как в хозяйственном, так и в научном отношениях. К вящему сожалению, предприниматели пренебрегали советами специалистов, многие участки катастрофически быстро истощались. «Геологи, в том числе и ученые авторитеты, вынуждены были играть постыдную роль приказчиков при спекулянтах» (Губкин).